|
Однако, в 1795 г. губернский прокурор В.И.Чемесов представил в Санкт-Петербург генерал-прокурору А.Н.Самойлову рапорт о возникших якобы сомнениях в достоверности представленных документов и "открывающемся подлоге" в части доказательства, "коими утверждают татарские роды благородное происхождение". По указу Сената от 17 декабря 1796 г. Казанское губернское правление учредило особую комиссию для пересмотра уже принятых Дворянским собранием решений. Комиссии было поручено освидетельствовать в губернских архивах все документы, с которых князьям и мурзам выдавались копии. Представленные татарами доказательства благородного происхождения должны были быть подтверждены подлинными делами. Для реализации этой задачи правление обязало губернского архивариуса доставить в комиссию все необходимые документы. В течение 1796 и 1797 гг. в архиве присутственных мест было выявлено 87 свертков грамот и иных бумаг двадцати пяти родов князей и мурз Казанской губернии. Комиссия 25 апреля 1797 г. донесла губернскому правлению о своем заключении - признать представленные доказательства этих фамилий несущественными. В этот список вошли фамилии князей Янбулатовых, Тимбяковых, Булаевых, Бурнашевых, Замановых, Мамяшевых, Тимяшевых, Мансуровых, мурз Шашевых (?), Барышевых, Бурундуковых, Сюндуковых, Сюндуковых же живущих в Елабужском округе Вятского наместничества, Байбековых, Киреевых, Нураевых, вновь Сюндуковых, Тинсариных, Пляшевых, Тайтуриных, Урманчеевых, Урманчеевых же, Уразгильдеевых, Чепкенеевых. Сведений о 29 родах в архиве не обнаружилось. Комиссия отметила, что хотя архивариусом и были представлены "в куче завернутой в бумаги несколько старинных свертков в мелкие части изорванных и в самомалейших лоскутках состоящих, но из них ничего узнать не можно, когда от кого и кому именно оные даваны".[30] "Выполнив" свою работу, комиссия была распущена. В апреле 1798 г. губернское правление предписало дворянскому собранию доставить сведения о татарских родах, представивших доказательства благородного происхождения, "не заимствуя оных от губернского правления". По запросу правления архивариус собрания должен был подобрать подлинные документы претендентов на дворянское звание и доложить, кому именно из них выдавались копии. Губернский предводитель дворянства совместно с тремя депутатами казанского собрания произвел сверку документов с материалами бывших определений. В губернское правление была передана ведомость со списком 52 утвержденных татарских родов с указанием документов, представленных в доказательство прав на дворянское звание. Вместе с ней в правление были отосланы из Собрания вновь выявленные 15 подлинных и 10 копий грамот и выписей. Всего же к 1802 г. было собрано 29 свертков с документами 6 родов - князей Богдановых, Яушевых, Кильдишевых, мурз Дербышевых, Исенеевых, Исеевых (?). В архивах так и не было выявлено каких-либо свидетельств благородного происхождения еще 23 фамилий - князей Асановых, Хозесеютовых, Маметевых, Маметевых же, Нурушевых, Кугеевых, Девятьяровых, Нурсеитовых, Тимеевых, вновь Ямбулатовых, Касимовых, мурз Миченевых (?), Урекеевых, Утеевых, Караевых, Буреевых, Саркеевых, Данаевых-Тзяшевых (?), Богдановых, Еникеевых, старокрещенных мурз Колчуриных и Харитоновых. В сентябре 1802 г. губернское правление рассмотрело вновь выявленные бумаги и опять признало их "несущественными". 18 сентября было принято постановление, в котором подытоживались результаты деятельности комиссии 1795-1797 гг. и работа правления по освидетельствованию доказательств благородного происхождения. В нем, в частности, отмечалось, что по заключению комиссии некоторые из документов "совсем составлены ложно... А другие с безправочных копий в недавней переписаны на манер старинный, когда в том видно надобность стала и имеют фальшивые лишь скрепы и справы". Не утруждая себя приведением свидетельств фальсифицированных актов, правление присоединилось к заключению комиссии и признало доказательства татарских фамилий "незаконными и к доставлению дворянства тем родам не следующими". Правление 22 сентября 1802 г. поспешило представить в Сенат свой рапорт, приложив к нему и подлинные журналы комиссии, "коими оные доказательства уничтожены". Здесь необходимо отметить, что в мае 1800 г. правительством Павла I были распространены на казанских мурз, литовских татар права однодворцев на возвращение утраченного дворянского достоинства. "Отыскивание дворянства" могло быть осуществлено только через военную службу. Претендентам необходимо было, получив от Дворянского собрания по представленным "ясным и неоспоримым доказательствам" свидетельства о своем дворянском происхождении, поступить в войска вольноопределяющимися и выслужиться до офицерского чина. С 1840 г. происхождение мусульман от благородных предков должны были быть доказаны метрическим свидетельством Магометанского Духовного правления (со времен введение метрических книг) или основанной на достоверных сведениях" родословной, подписанной предводителем дворянства и состоящих уже в дворянском достоинстве ближайших родственников просителей, или, наконец, документами о владении наследственными от предков недвижимыми дворянскими имениями. К доказательствам происхождения обязывались представить свидетельство, подтвержденное предводителем дворянства и не менее 12 дворян, что образование и род жизни просителя "приличен благородному званию, а также удостоверение, выданное присутственными местами", с указаниями того, что "ни сами просители, ни отец, ни дед их не состояли и не состоят в подушном окладе и не были лишены прав дворянских силою закона".[31] Все эти условия перечеркивали саму возможность татар Казанской губернии добиться утверждения в дворянском звании. К сожалению, приходится констатировать, что большинство из собранных на рубеже XVIII-XIX вв. в Дворянском собрании и губернском правлении документов татарских родов ныне безвозвратно утеряны. Свою роль сыграли пожары присутственных мест 1815, 1842 гг., ликвидировавших значительную часть архивов этих учреждений. Естественно также предположить, что после признания недействительными всех актов и бумаг князей и мурз татарского происхождения они потеряли для чиновников администрации какую-либо ценность и могли быть уничтожены. По крайней мере смысл рапорта губернского правления не исключает подобной интерпретации. Попытаемся удостоверить подлинность поданных от татар документов отдельных фамилий сопоставлением заголовков актов, представленных ими в Дворянское собрание, с источниками, достоверность которых не вызывает сомнений. Так, 10 февраля 1793 г. собрание первоначально признало дворянские права мурзинского рода Колчуриных. Старокрещенные мурзы Колчурины в качестве доказательства благородного происхождения представили ввозную грамоту 7121 (1613 г.) за подписью дьяка Федора Лихачева, за справою подъячева Аврамки Курина, данной служилому новокрещенному Зюрейской дороги деревни Черемшан Семенке Иванову сыну Колчурину "на схожую землю села Кашколдеева за рекою Уштою в д.Черемыше на Ягодной полянке к отцовскому поместью к 35 четям на 10 четвертей в поле, а в дву по тому ж, сенных покосов ... на 100 копен".[32] В писцовой книге 1602-1603 гг. в деревне Черемыш среди служилых новокрещен указан Семенка Иванов сын Кочюрин с окладом 6 рублей. Далее отмечается "поместье за ним жеребей, что был отца его... пашни и перелогу - 35 четв. в поле, а в дву по тому ж сена меж поль и по заполью и по речке Уште, за ручьем, за Ягодную поляною - 100 копен".[33] Как видим, содержание обоих документов не имеет существенных разночтений. О службе дьяка Федора Федоровича Лихачева в Казани в 1613-1615 гг. указывают С.Б.Веселовский и В.Д.Димитриев.[34] В тексте Писцовой книги, по той же д. Черемыш зафиксирован еще один документ, оформленный в 1613 г. Ф.Лихачевым. Такие же параллели можно привести и по двум другим документам, представленными Колчуриными - выпискам из различных грамот 7123 (1614 г.) и 1701 гг. Губернская администрация своим безапелляционным постановлением отказала в законном праве, продекларированном указом 1784 г., изменить статус древним татарским княжеским и мурзинским фамилиям Казанской губернии. Ни один из множества предъявленных документов - жалованных грамот, актов на владение поместными землями, родословных и иных свидетельств принадлежности к феодальному классу - не был принят во внимание. Представители разветвленных родов татарской знати Среднего Поволжья и Приуралья оказались юридически на разных ступенях социальной лестницы, что нашло свое отражение и в шеджаре-родословных отдельных фамилий. Все это послужило причиной протестов со стороны неутвержденных по Казанской губернии требований предоставить дворянские права их семьям. Предвзятость и отсутствие какой-либо объективности не позволили казанским князьям и мурзам воспользоваться преимуществами дворянского звания. В то же время, в Уфимской и Оренбургской губерниях утверждения продолжались. Так, в 1814 г. Уфимское Дворянское депутатское собрание признало в дворянском достоинстве 64 татарских мурз и в их числе мурз Асана Мамотова и Абдуллу Зебеирова, князя Тимбекова.[35] Подобная тактика, направленная на ужесточение давления на татарское население Среднего Поволжья и предоставление определенных послаблений в приуральских губерниях, широко использовалась правительством и в религиозной сфере. Политика "двойного стандарта" обуславливалась ролью и местом Оренбургской, Уфимской губерний в колонизаторских планах самодержавия. На нежелании уравнять часть татар-мусульман в правах с российским дворянским сословием немаловажное значение сыграло и общее состояние системы местного управления Казанской губернии на рубеже XVIII-XIX вв. В деятельности государственных учреждений и сословных органов края крайне обострились негативные черты, присущие всему административному аппарату царизма - бюрократизм, пренебрежение национальным достоинством и религиозным чувством "инородцев". С 1797 по 1823 гг. в должности казанских военных и гражданских губернаторов сменилось 10 человек, из которых пятеро были уволены за различные должностные преступления. Не случайно в первой четверти XIX века было проведено пять сенаторских ревизий Казанской губернии. По итогам ревизии 1819-1829 гг. под суд были отданы более 1300 человек, из которых около 800 относились к должностным лицам различных звеньев местного управления. Это явилось одной из наиболее крупных по масштабам акций подобного рода в дореформенной России.[36] Лишь с завершением периода административных беспорядков в Казанской губернии над деятельностью губернских учреждений, в том числе и сословных выборных организаций, был установлен более или менее действенный контроль со стороны правительственных властных структур. Так, фамилии, внесенные в дворянскую родословную книгу Казанской губернии до 1829 г., были подвергнуты образованию особой комиссией, утвержденной по указу Николая I.[37] С уничтожением в 1815 г. значительной части архива Казанского дворянского собрания многие из благородных родов губернии столкнулись с необходимостью подтверждения представленных документов. О возможности какого-либо нового рассмотрения доказательств дворянского происхождения княжеских и мурзинских фамилий татар-мусульман не было и речи. Между тем они упорно продолжали именовать себя этими титулами. Еще в 1815 г. казанский губернский прокурор Овцин в рапорте министру юстиции Д.П.Трощинскому констатировал, что несмотря на отказ в утверждении в российском дворянстве "многие фамилии тех 52 татарских родов пользуются всеми правами... и даже имеют за собой написанных по ревизиям людей, именующие себя во всех подаваемых актах князьями или мурзами, а местное правительство и принимают в руководство таковые их названия не удостоверясь впрочем приобрели они законные утверждения на права сии".[38] Среди татар-мусульман, удостоенных потомственного дворянства и внесенных в дворянскую родословную книгу Казанской губернии, нет ни одной фамилии, утвержденной на основании благородного происхождения. Потомственные дворяне из татар-мусульман присутствуют лишь во второй и третьей частях книги, куда были включены лица, возведенные в дворянство за достижение офицерского чина или выслугу определенного чина на гражданской службе, либо в результате награждения российским орденом. Среди первых родоначальниками фамилий стали М.А.Алеев (определенный Казанским дворянским депутатским собранием во вторую часть родословной книги 11.01.1826 и утвержденный в дворянском звании указом Сената по департаменту Герольдии 10.08.1848), А.М.Ермухаметов (14.09.1844, 28.05.1845), А-Г.С.Муратов (26.11.1857, 10.03.1858), Ю.А.Саинов (7.09.1851, 31.12.1851), И.С.Юнусов (13.12.1858, 26.07.1859).[39] Все они прошли схожие жизненные пути. Весьма характерной в этом отношении являлась карьера Манагула Алеева. В 1806 г. в возрасте 17 лет он начал свою службу рядовым солдатом. В 1825 г. по болезни уволен из армии в чине подпоручика. Обер-офицерское звание дало ему право быть утвержденным в потомственном дворянстве. После отставки Алеев поступил в Казанскую губернию на службу унтер-ферштером. В 1839 г. он увольняется из лесного ведомства, а в 1843 г. определяется в Казанскую полицию квартальным надзирателем. На гражданской службе в 1831 г. Алеев был утвержден в X классный чин коллежского секретаря.[40] Несколько в стороне стоит от этой группы Давыд Петрович Эльмурзин "из дворян магометанского вероисповедания", включенный в 1841 г. в состав потомственного дворянства Казанской губернии за выслугу офицерского чина. Эльмурзин получил образование в Пажеском корпусе, служил в Тарусском и Саратовском пехотных полках. По отставке из армии он неоднократно избирался дворянским заседателем в Свияжский уездный суд.[41] В числе татар, удостоенных дворянского звания и включенных в третью часть родословной книги, отметим Ш.-А.М.Алкина (17.05.1841, 12.09.1847) и И.И.Хальфина (20.08.1830, 18.02.1858). Коллежский советник Шагиахмет Мухаметович (в официальных документах - Алексей Михайлович) Алкин, выходец из обер-офицерских детей, после окончания Казанской 1-й мужской гимназии вступил в 1826 г. в службу копиистом в Казанское губернское правление. Впоследствии Ш.-А.М.Алкин сделал блестящую карьеру в должности частного пристава (1833-1846) и помощника Казанского полицмейстера (1846-1859). В его послужном списке мы находим большое количество благодарностей за "ревностное" исполнение обязанностей и раскрытие преступлений. Так, в декабре 1835 г. за отличную службу и "открытие грабителей" он был отмечен императором Николаем I золотыми часами. Казанское дворянское собрание в 1841 г. рассмотрело прошение Алкина об утверждении в дворянстве и внесении его фамилии в родословную книгу.[42] Основанием для внесения в благородное сословие послужило награждение Ш.-А.М.Алкина 19 декабря 1838 г. орденом Святой Анны III степени. Статут ордена в тот период автоматически предоставлял награжденному право возведения в потомственное дворянство. Интересно, что на момент подачи прошения гражданский чин Алкина - коллежский секретарь (1837), соответствовал лишь X классу "Табели о рангах" и прав дворянства не давал. Ш.-А.М.Алкин пользовался огромным уважением у мусульман города. Интересна характеристика Ш.Марджани, данная им этому высокопоставленному чиновнику. Выдающийся ученый, в частности, писал: "Он был не только грозным, жестким руководителем, подчинявшим своей воле людей, но одновременно справедливым человеком. Прекрасно знал Коран и обладал филигранным, грамотным пером. Находясь на должности помощника полицмейстера, не забывал совершать ритуальное омовение и ни разу не пропустил намаз в мечети...".[43] В этой связи уместно вспомнить зарисовку из быта татар-чиновников, мусульман по вероисповеданию, первой трети XIX в., данную известным ученым-медиком и этнографом К.Ф.Фуксом: "Все находящиеся на службе татары имеют на голове волосы и одеваются по Европейски; но собираясь в мечеть, они одеваются в национальное платье и покрывают голову чалмой, или турбаном, чтобы не было видно волос".[44] Весьма нелестных характеристик удостоились двое из них: переводчики Казанского губернского правления, выходцы из княжеских родов Сабит Мусинович Яушев и Ибрагим Богданов. Отметим, что проблема участия татар-мусульман в структуре органов управления и суда, административном аппарате различных звеньев государственных учреждений и сословных организаций в конце XVIII - начале XIX вв. представляет собой тему отдельного исследования. В данной статье мы сочли возможным остановиться лишь на одном таком специфическом виде службы чиновников из татар, а именно должности переводчиков, так как здесь был наиболее высоким уровень представителей татарской титулованной знати. На рубеже XVIII-XIX вв. штаты губернских учреждений не предусматривали должности переводчика. Органы местной администрации игнорировали национальную специфику края, осуществляя делопроизводство, в том числе и на волостном уровне, на русском языке. В повседневной работе большинства административно-полицейских, хозяйственно-финансовых, судебных учреждений это вызывало существенные затруднения. Отсутствие штатных переводчиков увеличивало число должностных преступлений чиновников и канцелярских служащих, исповедовавших в корыстных целях незнание крестьянами-"инородцами" русского языка. Необходимость в переводчиках в многоэтнической Казанской губернии была настолько очевидной, что, несмотря на запреты начала XIX в., переводчики появляются в канцелярии губернатора, губернского правления, затем - в казенной палате. С 1838 г. они были официально включены в штаты земских судов Казанской губернии. Избрание на государственную службу переводчиком в присутственные места и соответственно определение в табельный чин предполагало принадлежность кандидатов к привилегированным группам, наличие определенного образования. Очевидно, что назначению на должности переводчиков С.М.Яушев, Н.А.Колчурин, И.Богданов обязаны в первую очередь своему происхождению и протекции. Уроженец села Кошар Казанского уезда Сабит Мусинович Яушев начал свою карьеру в 1808 г. переводчиком татарского языка в Казанской казенной палате. Последовательно проходя служебную лестницу, он в 1813 г. перешел в губернское правление, получив чин коллежского регистратора. В 1820 г. Яушев был определен губернским секретарем. Умер князь в 1828 г. в чине титулярного советника (IX класс). Яушев владел 10 душами крестьян в Казанской и 9 душами в Уфимской губерниях.[45] Интересна судьба потомков старокрещеных мурз Колчуриных, так и не вошедших в губернскую родословную книгу. Николай Андреевич Колчурин в ноябре 1813 г. был определен в штат губернского правления переводчиком чувашского, мордовского, марийского и "вятского" (удмуртского - Х.Р.) языков. Еще в 1807 г. в возрасте 17 лет, находясь в услужении у дворянского заседателя Чистопольского земского суда Ф.Гиляровского, он привлекался к суду по обвинению в вымогательстве и разорении одножителей. За недоказанностью вины Колчурин от наказания был освобожден с характерной судебной формулировкой: "Дабы он не только по присутственным местам и волостным правлениям, да и в селении своем ни в какие начальничьи должности избираем и допущен не был".[46] Тем не менее уже через несколько лет Колчурин получил чин коллежского регистратора. Карьера его завершилась также стремительно, как и началась. В 1819 г. по обвинению в противодействии следствию чиновников ревизии С.С.Кушникова и П.Л.Санти он был сослан на поселение в Сибирь.[47] Один из его братьев, Петр Андреевич Колчурин, с 1810 г. состоял в должности уездного стряпчего последовательно в Свияжском, Спасском и Чебоксарском уездах. Другой брат губернский секретарь Федор Андреевич Колчурин в 1828 г. был убит в своем имении в Спасском уезде. В убийстве были замешаны его дворовые люди.[48] По поводу назначений переводчиков Казанское губернское правление неоднократно было вынуждено давать свои разъяснения в Санкт-Петербург, мотивируя необходимость определения в свои штаты выходцев из крестьянского сословия важностью возложенных на них обязанностей и благородным происхождением кандидатов. Так, при определении Сабита Яушева отмечалось, что сельское общество берет на себя обязательства уплаты всех податей "до ревизии или до исключения его из оклада". Мы акцентируем внимание на этой формулировке, т.к. очень показательно выдвинутое обоснование исключения С.М.Яушева из подушного оклада - "... его отец и дядя имея жалованных по княжескому достоинству крестьян и землю представили уже о том и доказательства, по которым о утверждении рода его в дворянском достоинстве и дело по Именному указу производится в Герольдии".[49] В документах VI ревизии (1811 г.) он показан выбывшим из крестьянского звания в "статскую службу". Однако войти в состав дворянского сословия ни по выслуге чина, ни по благородному происхождению ему так и не удалось. Как и не удалось это почти двум десяткам других чиновников татарского происхождения, мусульман по вероисповеданию, служивших в структуре местного управления Казанской губернии. Значительно больших успехов в своей карьере достигали обрусевшие потомки татарской феодальной знати. В исследуемый период по Казанской губернии выше всех по служебной лестнице продвинулся князь Дмитрий Васильевич Тенишев. Поступив в 1780 г. сержантом в лейб-гвардии Преображенский полк, он за 13 лет дослужился до звания ротмистра. Уволился из гвардии в 1784 г. в чине бригадира. В январе 1797 г. по именному указу Д.В.Тенишев был определен Казанским вице-губернатором (управляющим казенной палаты) с переводом в гражданский чин статского советника (V класс). В 1798 г. 30-летний князь владел в Казанской, Пензенской, Симбирской губерниях 785 душами крестьян. Впоследствии Д.В.Тенишев был назначен астраханским губернатором (1802-1808 гг.).[50] Русскими по языку и православными по вероисповеданию являлись потомственные дворяне Иван Михайлович Акчурин и его сыновья Христофор и Александр, Аполлон Парфентьевич Енгалычев, Николай Мисаилович Ибрагимов, "князья татарские" Николай Алексеевич Кулунчаков, Николай Петрович Чегодаев и целый ряд других носителей знатных татарских фамилий. В первой трети XIX в. заметно усилились процессы социального и имущественного расслоения татарской феодальной верхушки. Помимо исторически сложившегося у татар разделения по конфессиональному признаку и связанных с этим особенностями интеграции в состав российского дворянства, отчетливо проявляется дифференциация и среди представителей татарской титулованной знати, сохранившей мусульманское вероисповедание, родной язык и культуру. Определенная их часть, востребованная системой управления, влилась в состав табельного чиновничества, пополнив местный административно-судебный аппарат. Развивающиеся товарно-денежные отношения в известной степени нивелировали преимущества привилегий дворянства с возможностями купечества. В этот период обозначилась поляризация интересов татарской знати и торгово-промышленного сословия. Вместе с тем подавляющее большинство благородных родов по-прежнему оставалось в крестьянском сословии. Особым статусом привилегированных групп в крестьянском разряде обладали мусульманские священнослужители. Но, на наш взгляд, высказываемые мнения о широком представительстве татарской феодальной верхушки в составе магометанского духовенства региона не находят своего отражения в материалах официального делопроизводства по определению мулл. К концу XIX столетия в 11 губерниях Европейской части России, по данным переписи 1897 г., насчитывалось 4036 мужчин и 4183 потомственных дворянина и членов их семей, татар по происхождению, считавших родным татарский язык. С учетом личных дворян, чиновников, потомственных и личных почетных граждан, купцов количество лиц обоего пола, относившихся к привилегированным сословиям и слоям, достигала 11,5 тысяч человек.[51] Численность привилегированных сословий и групп татар-мусульман 11 губерний Европейской части России в конце XIX в.
* с учетом мишарей. В процентном соотношении к общей численности татарского населения в этих губерниях их доля составляла лишь 0,53%. Здесь необходимо учитывать специфику Уфимской губернии, давшей почти 70% всех зафиксированных потомственных дворян татарского происхождения. В отличие от остальных губерний, где татар этой группы можно с известной долей условности считать представителями привилегированных слоев, обладавших классными чинами, внесенными в родословные книги и т.п., в Уфимской губернии значительную их часть составляли так называемые "лапотные" князья. По свидетельствам местного губернатора, в начале XX столетия большинство таких дворянских семей проживали в деревнях. Лишь некоторые из сельских обществ имели собственное самоуправление, а остальные подчинялись органам крестьянского волостного правления. Эти дворяне нисколько не отличались ни по воспитанию, ни по своим занятиям от крестьян-хлебопашцев. Никто из них не был занесен в губернскую родословную книгу, да и не возбуждал ходатайства об этом. Почти все они не имели документов, удостоверявших благородное происхождение. Сделаем некоторые выводы. В последней четверти XVIII века российское самодержавие предприняло ряд мер, направленных на расширение своей опоры в татарском обществе. Одним из подобных шагов явилось предоставление татарам-мусульманам, представителям титулованной знати возможности вхождения в состав российского дворянства. При реализации положений указа 1784 г. четко проявилась двойственность внутренней политики царского правительства по отношению к татарской феодальной верхушке Среднего Поволжья и пограничных приуральских губерний. Бюрократические препоны, открытая антимусульманская направленность деятельности органов местного управления Казанской губернии практически свели на нет продекларированные законом права знатных татарских фамилий. Основным путем вхождения в состав дворянства России на рубеже XVIII-XIX столетий для татар-мусульман стало не благородное происхождение, а достижение звания выслугой чинов на военной и гражданской службах. С середины XIX века с изменением социально-экономических условий в целом завершается процесс расслоения татарской феодальной знати, происходит поляризация интересов различных ее групп. К концу XIX столетия в татарском обществе, на наш взгляд, фактор принадлежности к дворянскому званию утратил свою актуальность.
|