Союз Русских Дворян

У нас такому “дядьке” вменено было в обязанность составление месячной программы деятельности молодежи, надзор за ее связями с французскими молодежными объединениями, втягивание молодых, а главным образом девиц, в четверговые встречи (“на чашку чая”), на собрания и собеседования старших с младшими, участие в экскурсиях и отчеты о них “старикам”, устройство (по меньшей мере раз в неделю) балов, концертов, катание на коньках или верхом и т.д. Средства у союза были (о них мы поговорим как-нибудь в другой раз), но членские взносы вносились исправно, причем занимать у “стариков” деньги или иные средства, считалось позором. Следует отметить, что в ту ныне далекую пору, воспитание молодежи, как в школах, так и в домашней среде было куда более строгим, нежели в наши дни.

“Дядькой” к нам был назначен Анатолий Михайлович Дерюгин, из старой столбовой дворянской семьи Псковской губернии. Во времена гражданской войны он находился в районе действий северо-западной армии генерала Юденича, и будучи гражданским лицом участвовал в Псковской губернии в установлении белой власти. Кое-кто из наших членов, сынов генералов и полковников, поначалу косо на него посматривали, видя в нем лицо сугубо штатское, тогда как смену нашим “старикам” могли создать лишь лица прошедшие военную службу. В скором однако времени дядя Толя сделался всеобщим любимцем у нашей молодежи, включая и девушек.

Семья Дерюгиных, по окончании Гражданской войны, прочно осела в Германии и оставалась там до конца Второй мировой войны. Дядя Толя был холост. К нему во Францию, в конце 20-х годов, прибыл из Берлина племянник Миша, закончивший во Франции образование, а впоследствии ставший священником (умер лет десять назад и похоронен на русском кладбище Saint-Geneviиve-des-Bois). Сам же дядя Толя, проработав около 17-18 лет на каком-то кино-предприятии, вдруг вспомнил, что одно из имений его семьи находилось в отошедшей в 1920 году к Эстонии части Псковского уезда (вокруг Изборска и Печор) и, добившись у тамошнего правительства права на владение этой (чисто русской) землей, отправился туда, под стены Печорского монастыря, осел на родной земле и стал хозяйничать в бывшем своем, пусть и урезанном, имении. С ним вместе ушло в печорский край еще несколько лиц из парижской эмигрантской среды, в большинстве дворяне. Сперва жизнь их там наладилась и вести, приходящие от них, свидетельствовали о полном их благополучии. В 1940 году Эстония подпала под власть Советов. Новоявленные помещики, не успевшие бежать в Германию, Швецию или Финляндию, были арестованы и сосланы.

Я в ту пору только что демобилизовался из Французской армии, где пробыл почти 5 лет и вернулся в Париж. Встретив однажды Мишу Дерюгина, узнал от него, что дядя Толя был сослан в Туркестан в Ферганскую область. Что стало с ним с тех пор мне не известно.

Приятно было и вне союза встречать его членов. В 60-голосом русском хоре, в котором я тянул октаву в течении двух сезонов в театре “Des Champo Elysees” (и провалился на экзаменах по геологии в стенах Сорбонны), пел и еще один из нас – граф Коновницын, а другой, Князев, сын адмирала, ведал статистами, и прочая, и прочая.

Сейчас нас, остатков былого величия, оставшихся в живых, можно по пальцам пересчитать. В песках пустыни Сахары почиет прах нашего предводителя, князя Михаила Волконского, незадолго перед тем вступившего в законный брак (на русской) и увезшей жену с собой в знойную Африку. На русском кладбище Saint-Geneviиve-des-Bois в двадцати километрах от Парижа “плотно лежат они, рано познавшие муки свои и дороги свои, все-таки русские, вроде бы наши, только не наши совсем, а ничьи...” – как описал наше кладбище советский поэт Рождественский.

В 1937 году я был призван во французскую армию и сдал секретарство другому. С Союзом тем не менее, весь первый год службы не прерывал отношений, вплоть до “должности” шафера на свадьбах. Служил я в конных частях в самом Париже, частях считавшихся парадными (в мирное время). А там пошли первая общая мобилизация (в 1938 г.), затем подготовка к военным действиям, постоянные маневры... В полку нас было семь русских (трое дворян, в т.ч. граф Алексей Капнист, и двое казаков-донцов). Связь с Союзом была утрачена, а во время немецкой оккупации русские организации временно прекратили свое существование. Я покинул Париж в 1942 г. и вернулся туда только в мае 1960 года. На церковном дворе на rue Daru я встретил друга юных лет Н. П. Курлова. Он стал меня корить за то, что я не посещал “Союз”. На мой ответ что мне ничего неизвестно о его существовании, он повел меня к новому предводителю, князю С. С. Оболенскому и я наново был принят в Союз, который, что греха таить, по сравнению с былым стал заметно “захудалым”. Сейчас уже пятый год состою товарищем предводителя и числюсь редактором “Вестника”. Молодежь сейчас, здесь заграницей, трудно привлечь в наши ряды. Похоже на то, что невзирая на надежды отцов (участников Белого Движения), мы, второе поколение, т.е. свидетели и очевидцы Гражданской войны, останемся бессменными часовыми у старого, потрепанного, но ни перед кем не опускаемого знамени.

Все более юные поколения либо растворились в местной среде, либо сохранились их искусственно созданные и искусственно поддерживаемые единицы; чего и следовало ожидать. Младшая моя дочь, уезжающая завтра в Белокаменную и надолго, несколько лет руководила “кружком молодежи” при Союзе. С большим трудом из почти 200 внесенных в наши списки могла рассчитывать на постоянное сотрудничество 20 – 30 молодых людей и девиц. Правда, и средства были уже не те и с французами прежняя связь сильно сократилась.

Если дворянство призвано продолжать свое существование, то возможно это лишь на родной почве, на Руси. Вне ее беспредметны любые надежды и замыслы. Наш здешний Союз сможет еще продержаться пока не перемрет мое поколение, а дальше ?

Источник: История российских дворянских организаций и учреждений, их сегодняшнее состояние и перспективы развития. Материалы к Второму научному семинару. Санкт-Петербург, 1996